ОКОНЧАНИЕ. ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ

Святая Елизавета

Охотское море редко бывает спокойным. Мутная желтоватая вода бурлит у берега песком, разбрызгивает хлопья грязно-белой пены. Немолчный неуютный шум волн и ветра. Пустынный, отлогий, голый берег с лентами жёсткой травы по пояс вперемежку с полосами темного песка, чёрные разводы по песку у кромки, откуда схлынула вода. Ни кустика, ни дерева ни слева ни справа сколько хватает глаз. И ветер.

В тот раз он зашёл с востока, шквальный, беспощадный, и дул три дня, всё набирая силу. Стих так же неожиданно, как начался. Но было уже поздно. Баркас стоял в километре от берега, когда рванул ветер. Поработав несколько минут, мотор заглох, и баркас понесло – от берегов Камчатки на Колыму. На баркасе их было пятеро. Двоих вернули к жизни, остальных забрало море. Паши среди живых не было.

Давно это было, больше шестидесяти лет назад. Паше-младшему, сынку, едва исполнилось два года, когда он осиротел. В его метрике в графе «Отец» стоит прочерк. Подростком он об этом узнал и начал приставать с вопросами. Мать сказала, что фамилия его отца Августинович, звали, как и деда, Павел Павлович, так что Паша-младший, как минимум, в третьем поколении с этим именем-отчеством. Он затребовал подробностей об отце, но получил затрещину.

Шли годы, неслась галопом жизнь: школа, университет, женитьба, первый сын, потом второй… Не раз, не два Паша пытался узнать хоть что-то об отце, то просил, то ругался. Мать отмалчивалась. Последние почти тридцать лет она живёт с ним. Безмолвно присутствует, хотя между присутствием и отсутствием разницы мало. Размолвок у них не бывает. Её давно оставили в покое, она сама ни к кому ни с чем почти не обращается.

Иногда спускается из квартиры вниз и сидит на лавочке со старушками. Говорит или нет, Паша не знает. «Хотя вряд ли», – добавляет он.

На 93 году жизни, сидя в сумерках с Пашей на кухне, она вдруг почти без выражения сказала: «Я тогда неделю бегала по берегу, выла, плакала, кричала: «Паша… Паша-а!» Но он не отозвался».

Паша замер. Потом начал сыпать беспорядочно вопросами, но она уже умолкла.

Года через два сказала ещё:

«Я-то в город приехала зачем – родители позвали, отец, мама. И зачем я приехала? Ни родителей, ни Камчатки, – потом добавила: – Я бы давно померла, но у меня ничего не болит».

Елизавета Мефодьевна… Она хотела иметь много детей, в их семье у родителей было 18 детей, 17 её кровных братьев и сестёр. Но у неё самой, кроме Паши-младшего, больше никого не было. К ней много раз сватались, но она никого не приняла. Тогда, в далёком 48-м, жизнь рухнула и опустела. Если бы не Паша-младший, наверное, наложила бы на себя руки. Металась в горячке, плакала, листала в памяти картинки их с Пашей короткой жизни, снова и снова бродила у моря, вглядывалась, вслушивалась… Ответов ни откуда не было.

И тогда она разозлилась, разозлилась на себя, ей не было и тридцати, обиделась на Пашу – за то, что он не отпускает, и дала себе зарок – забыть и всё начать сначала. Так в свидетельстве о рождении у Паши-младшего в графе «Отец» появился прочерк.

Она вернулась на родину, в станицу, работала, крутилась по хозяйству, дала сыну высшее образование, помогала потом, растила внуков… Но забыть ничего так и не сумела. Хотела, но не смогла. Душа её окаменела, замёрзла и осталась в прошлом. Никто, кроме её Паши, ей, оказывается, нужен не был.

Вот она на портрете в 95 лет. Портрет выполнен очень хорошим мастером (С. В. Тараник) нарочито, подчёркнуто, реалистическим письмом. Выписана каждая морщинка, нет живого места, одни морщины. Но глаза отрешённы, спокойны, чисты и… молоды. Они молоды, хотя печальны и мудры. Портрет настолько реалистичен, и реальность эта настолько высокого качества, что изображение выпирает из рамы. Ощущение такое, что по ночам она покидает холст и бродит в одиночестве по комнатам.

У Паши прочерк в графе «Отец», у Елизаветы Мефодьевны прочерк в графе «Жизнь». Или нет? Ведь это почти святость, такая жизнь. Святая Елизавета…

С портрета она проходит сквозь меня взглядом и устремляется в прошлое – на берег Охотского моря, к Паше, который так и не ушёл из её жизни за эти 60 с лишним лет.

Какая, в сущности, смешная вышла жизнь.
А впрочем…
Что может быть красивее –
Сидеть на облаке и, свесив ножки вниз,
Друг друга называть по имени…

Мастер-поэт оставил на бумаге этот немудрящий стих, другой мастер, а может тот же самый, сказал к нему музыку, родилась поэма-песнь, и миру стала известна история ещё одной Святой Елизаветы. И правда –

Что может быть красивее –
Сидеть на облаке и, свесив ножки вниз,
Друг друга называть по имени…

14.10.09. Степная

Слово о Владимире Высоцком

Я просто хочу ему поклониться, не могу этого не сделать. Он жил, горел, сжигал и сжёг себя у всех у нас на глазах. Пока жил, его пинали, теперь поют осанну. И столько всего уже напели.

Каждый, кто хоть как-то с ним соприкоснулся, может, в толпе разок видел, уже написал мемуары «Встречи с Владимиром Высоцким».

Вот и Марина целый роман выдала, наверно что-то непотребное, хотя ей вроде и (не) с руки… помолчать, скорбя. Жёлтые давно перетряхнули всё постельное, друзья давно всё рассказали, недруги, слава Богу, подвымерли, и он теперь там с ними лично разбирается.

Правда и то, что он и здесь с ними разбирался – и разобрался.

Его военный отец при его жизни от него отрекался, я сам это слышал. Один только народ никогда от него не отрекался, принял его сразу и никому уже не отдал – ни прежним хулителям-гонителям, ни нынешним спесивым снобам-англоманам. Чуть не в каждом дворе можно было его услышать, от «Привередливых коней» до «Нинки», «Бани», «Большого Каретного», «Верёвочки» или «Того, который не стрелял»… Его муза границ не ведала, оттого каждый мог выбрать то, чего просило его собственное сердце.

Есть ли по миру что-либо подобное? Было ли? Было, да только мерки не те, даже у Beatles или Pink Floyd. Если искать параллели, придётся вспомнить Ариона или Бояна. Адамо или Азнавура будет недостаточно.

Sir Paul Maccartney в одиночку, не в четвёрке, рядом с Высоцким просто обыватель и ремесленник, и студийные возможности «Abby Road» не в состоянии ни наполнить смыслом его экзерсисы, ни убрать этот смысл из простого гитарного аккомпанемента Высоцкого. Так в чём же дело?

Слишком сладкая жизнь? Нет сюжетов? Везде всё умещается между жизнью и смертью. Дело, я думаю, в масштабах личности и в содержании, качественности того культурного пласта, который эту личность вырастил. На чернозёмах – спасибо русским богам – поднимется Высоцкий, на глинозёмах-серозёмах – Элтон Джон, Маккартни или Дилан, и никогда такой, как он.

Но мир меняется, идёт глобализация и даже в ней можно найти что-то хорошее. Скажу, если кто не заметил: Запад в мелодике уходит из Африки и из собственной фольклорной бедности и всё больше приближается к славянам. Недавно по радио вдруг слышу (по-английски): «ваву, ваву, и-и-и…» (так я расслышал; в рефрене русское «у») – это почти наша русская колыбельная. Были и другие примеры: речь английская или американская, в музыке сплошные славянизмы.

Поэт и толпа – антиподы, в толпе никто не дорастает до поэта, это стадо…

На стадионе Rolling Stones или Led Zeppelin, Deep Purple, Nirvana… будоражат нервы, будят инстинкты, заставляют бурлить в крови адреналин, поощряют фанатизм толпы и стадность.

В человеке эта сумма всего только полчеловека, самая атавистическая его часть. Высоцкий обращался к человеку целостному, к тому, чей череп вмещает мозг, и там есть оба полушария, и оба трудятся. Из этой целостности вырастает в человеке цельность, и в ней находит пристанище его душа. Душе поэты нужны, без них она не может – сиротеет, никто другой не заберёт её одиночество, не разделит с ней её скитания и беды…

Сегодня поэт запирается в четырёх стенах с кабельным теле, интернетом и тарелкой. Это вовсе не скит, никуда из мира он не вышел. Тарелка доказывает ему, что планета Земля маленькая и везде одно и то же, все живут одинаково. Одинаково хорошо, одинаково средне, одинаково плохо. Одинаково скучно, отчего люди бесятся и не устают делать гадости друг другу.

Поэт отправляется в Небеса, где слышит «гармонию сфер». Пусть длилось это недолго, но он снова знает, что гармония есть. Как было бы замечательно, если бы все могли побыть поэтами, хоть на миг, хоть во сне…

Меня всегда в Высоцком поражала слитность, слиянность его музыки и текста, их невозможно разделить. Может, поэтому я не могу его читать и только слушаю. Работают обычные рецепторы и невидимо к ним подключаются ещё тысяча, будто мы черпаем из одного источника.

Владимир Высоцкий ушёл. Ушёл ли?

«Мы не умрём мучительною жизнью.
Мы лучше верной смертью оживём!»

Он знал, что говорил…

17.05.2010. Степная. КОНЕЦ КНИГИ

Примечание:

Авторское вступление «Время говорить спасибо» читать ЗДЕСЬ.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>